Прощай, Нарва!
5 мая, как обычно, в 10 часов вечера прозвучал сигнал отбоя. Не спеша, стали укладываться на покой. Я долго не мог уснуть, ворочался сбоку набок, вспоминал родных, близких, друзей, пытался проанализировать свое настоящее положение, выяснить, в чем причина, за что меня арестовали, в чем моя вина перед Советской властью, неужели я таков, что должен быть изолирован от советского общества.
Пришел к выводу, что я один из многих, попавших как «кур во щи», жертва очередной компании-чистки молодой Советской республики от буржуазного элемента. Припомнился учиненный Шкуренковым допрос, нелепое и бездоказательное обвинение в моей причастности к политической полиции.
«Пусть говорят, обвиняют, – думал я, – ведь это стопроцентная ложь, ни на чем не основанная, высосанная из пальца. Требуются подтверждения, доказательства, свидетели, а их нет и быть не может… Шкуренков напомнил про «Святогор». У всех нарвитян эта организация была на виду. Они хорошо помнят и могут подтвердить на суде, с каким материалом мы выступали на литературных четвергах, какие проводились лекции, что представляли из себя популярные в Нарве «воскресники». Ведь «Святогор», наперекор шептунам справа и слева и некоторым антисоветски настроенным кругам русского общества, – возражать не приходится, были и такие, – открыто пропагандировал лучшие образцы советской поэзии и литературы»…
Вероятно, после двенадцати часов я задремал и вскоре проснулся от происходившего в коридоре шума… сразу подумал, что готовится этап. Разбудил Переплетчикова. Он спал таким крепким сном, что с трудом поднял голову, и долгое время никак не мог понять, где он и почему его разбудили.
Соскочив с нар, я на цыпочках подошел к двери и встал так, чтобы надзиратель в глазок меня не заметил. В коридоре происходило какое-то движение людей, причем говорили вполголоса, не разобрать о чем. Раздавались звуки где-то часто открывавшихся дверей. Отчетливо различался шум работавших поблизости автомобильных моторов. Обо всем услышанном рассказал Переплетчикову, а он, не успев ничего вразумительного ответить, снова крепко заснул.
Лежа на нарах, я бодрствовал и с нетерпением ждал, что произойдет дальше. Прошло очень немного времени, как наступившую в коридоре тишину прорезал оглушительный свисток, за ним другой, третий. Одновременно открылось окошко, в которое просунулось туловище надзирателя.
– Подъем всей камере! Быстро собраться с вещами! Приготовиться на выход!..
Мое предположение оказалось правильным. Готовился этап. Одновременно со сбором незамысловатых вещей в камере происходили горячие споры о том, куда нас этапируют. Высказывалось два варианта: в Таллин, или же в Ленинград, если на восток, то из Ленинграда куда-нибудь дальше, вглубь Советского Союза.
Эстонцы старательно убеждали, что мы едем в Таллинн. Там нас осудят, и срок станем отбывать в Харку или в Вазалемма. Среди русских существовало другое предположение, основанное на слухах, будто почти всех политических заключенных в Эстонии не оставляют, сразу же отправляют через Ленинград дальше. По существу никто толком ничего не знал. Предполагаемое выдавали за действительное, получались так называемые тюремные «параши» – слухи, которые впоследствии оказывались мыльными пузырями.
Из камеры вышли в коридор, парами направились в то самое помещение, где еще недавно нас обыскивали и принимали от нас вещи на хранение. По привязанным биркам на чемоданах вызывали их владельцев. Каково было мое удивление получить еще и порядочного размера мягкий пакет, завернутый в плотную бумагу. Рукой жены была написана бирка. На ощупь определил, что в пакете находились одеяло, белье. Как удалось жене принести вещи в тюрьму? Вероятно не без помощи и содействия двоюродных братьев жены Михаила и Алексея Трутневых, состоявших в то время в органах НКВД.
Светало. Улица была освещена вылезшим из-за густой кроны деревьев Темного сада чуть красноватым огромным диском майского солнца. С той стороны доносится веселое птичье щебетанье… Каждый из нас после недельного пребывания в вонючей, душной камере полной грудью вбирал в себя свежий воздух. Дышал как выловленная рыба, жадно, с остервенением. Но долго наслаждаться бирюзовым небом, вдыхать аромат весеннего утра, созерцать его прелесть стража не позволила.
– Быстро, по одному, заходить в автобус! Не оглядываться по сторонам! – кричали конвоиры, вооруженные автоматами, толкавшие каждого из нас в машину. Всех шестьдесят человек с вещами, а у некоторых было по два чемодана, запихали в один автобус. При посадке никого посторонних вокруг не было, вероятно перекрыли Вестервальскую и Широкую улицы. Ехали мимо гимназии, свернули на Ровяную улицу, потом на Вестервальскую, через Петровскую площадь по Иоальской улице – на железнодорожный вокзал. По дороге встречались одинокие прохожие, но никто особого внимания к нам не проявлял, по-видимому, не догадывались, что везут арестованных.
Подъезжая к вокзалу, увидели стоявший у перрона поезд. Все старались разглядеть, с какой стороны прицеплен паровоз, чтобы определить, куда нас повезут. Паровоз был подцеплен в сторону Таллинна. Вслед за багажным и почтовым вагонами следовал «столыпинский» вагон, предназначенный для перевозки арестованных. Автобус подъехал к перрону, оцепленному возле нашего вагона вооруженной охраной. Каждого вызывали по списку, проверяя фамилию, имя, отчество, год рождения. После сверки бегом направляли в вагон. Поднимаясь на его ступеньки, я обратил внимание, что на противоположной стороне перрона стояла большая толпа людей, сдерживаемая несколькими милиционерами. Надо думать, что это были родственники арестованных, каким-то образом узнавших об этапе. Слышались крики: «Не падайте духом! Мы всегда помним вас! Скоро вернетесь домой!»…
До начала 90-х годов прошлого, ХIХ века, заключенных в царской России возили в вагонах-теплушках с прорезанными в стенках окнами, заделанными решетками…
Столыпинский вагон в какой-то степени напоминает современный купейный вагон. Во всю длину коридор с обычными окнами, изнутри заделанными массивными решетками. По другую сторону коридора купе-камеры, у которых вместо дверей тяжелые решетки, позволяющие страже внимательно наблюдать за действиями арестованных и слушать, о чем они говорят. Под самым потолком вделаны крохотные оконца с решетками, сквозь которые с трудом пробивается свет.
В таком вагоне я впервые совершил переезд в столицу республики. В купе натолкали 14 человек. Кто оказался впереди, и были поэнергичнее, захватили лучшие места на верхних полках. Я оказался среди тех, кому не удалось даже сесть на нижних полках. Мы вынуждены были впритык друг к другу сесть на пол. Изнывали от духоты и жажды, в особенности те, кто находились наверху.
Конвоиры не успевали подносить воду. Неохотно выводили в уборную.
Выбираться из купе было сложно. За час до прибытия в Таллинн старший по вагону объявил, что питьевая вода кончилась. Мучила не только жажда. От неподвижного сидения столько часов задубели суставы ног, болела спина, безумно хотелось встать, выпрямиться, сделать хотя бы пару шагов. Лица покрылись потом. Все были настолько замучены, что молчали, терпеливо ждали, когда, наконец, приедем до места назначения.
После семичасового терзания в пути, состав прибыл в Таллинн. Радость сменилась новой печалью, – «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается»…
Вагон отцепили, долго гоняли по запасным путям, наконец остановились и в течение двух часов к нам никто не приближался. Стража покинула вагон.
Вероятно, охрана находилась снаружи. Воцарилась глубокая тишина. С верхних полок, где лежали по двое, раздался храп. Нам, сидевшим на полу, и вздремнуть не удалось, некуда было преклонить голову. Отупевшие, в состоянии полной апатии и болезненного ожидания мы думали об одном: скорее бы в тюрьму, хуже там не будет, только бы выбраться из этой клетки. Тюремная камера рисовалась местом обетованным…
– За нами приехали «черные вороны», – раздался радостный голос лежащего на третьей полке молодого эстонца, разглядевшего их через узкое верхнее окошко.
В вагон стали заходить надзиратели, открывали решетчатую железную дверь и по одному выводили наружу. До нас, сидевших в середине вагона, очередь наступила через час, а то и больше. Автомашины подходили почти вплотную к ступенькам вагона.
О «черных воронках» приходилось слышать много нелестного, но что они из себя представляли, я не имел понятия. Наглухо закрытый темный фургон вороного света, без окон, с одной дверью, за которой два сиденья для двух конвоиров.
Внутренняя дверь в узкий крохотный коридор, по двум сторонам которого шесть каморок, каждая размером около метра, шириной и того меньше, с фанерной дверью. У стенки сиденье.
В «черном воронке», рассчитанном на 6 арестованных, кромешная тьма. Дверь за мной закрывается на засов. Ничего не вижу, наощупь нахожу прикрепленное к задней стенке сиденье. С трудом поворачиваюсь, стенки сдавливают со всех сторон, сажусь. Вещи кладу на колени. Встать уже не могу. Стало невыносимо душно, нет притока свежего воздуха, дышишь собственными испарениями.
Создавалось впечатление, что находишься в душегубке, в которой суждено задохнуться…
Да, нестерпимо трудные часы пережили мы в «столыпинском» вагоне, но это, оказывается, были ещё цветочки, а вот теперь «попали из огня, да в полымя»…
Ехали быстро, на ухабах и при переездах через рельсовые пути так подбрасывало, что голова ударялась в потолок. Наконец остановились. Слышно было, как открываются тяжелые ворота, малым ходом машина прошла дальше и снова остановилась.
Продолжение следует
Прочитать книгу в Интернете можно по адресу:
http://istina.russian-albion.com/ru/chto-est-istina–003-dekabr-2005-g/istoriya-4
